Голоса деймонов  - Филип Пулман

И одна из областей, в которых мы видим это излияние обновляющей, живительной, действенной благодати, — это ситуация, в которой актер, художник, композитор, поэт или прозаик жаждет, ищет и подчас обретает милость Музы. Разумеется, можно работать и без вдохновения. Единственный способ стать профессионалом в искусстве любого рода — научиться эффективно работать даже тогда, когда вдохновением и не пахнет.

Но бывают такие периоды сухости, омертвения, отчаяния, которые не имеют ничего общего с обычной рутиной. И тогда у нас возникает потребность в чем-то большем. Тогда нам требуются воды источника, который некогда высек своим копытом Пегас на склоне горы Геликон. Вообще говоря, таких полезных источников было несколько. Был источник Аганиппы (тоже на горе Геликон), даровавший вдохновение тому, кто изопьет из него воды. Был источник Пиерид на горе Олимп, обладавший теми же свойствами. Это о нем писал Поуп:

Был, наконец, Кастальский источник на горе Парнас, посвященный Аполлону.

Что касается моих жизненных принципов, то я одновременно скептичен и легковерен — и это меня полностью устраивает. В данном случае я легковерен. И даже немножко суеверен — во всем, что касается вдохновения. Может быть, об этом даже опасно говорить вслух; может быть, источник иссякнет, если заявлять о нем во всеуслышание. Но я знаю, что людям интересно знать, как сочиняются истории, потому что мне и другим писателям очень часто задают вопрос: «Откуда вы берете идеи?» Но есть и другой вопрос, порожденный тем же интересом: «Откуда мне взять вдохновение?»

Как и многие другие писатели, я не знаю ответов на эти вопросы, а потому обычно отвечаю сдержанно или уклончиво. «Откуда вы берете идеи?» — спрашивают меня, а я, например, отвечаю: «Не знаю, откуда они приходят, но могу сказать, куда: они приходят к моему письменному столу, а если меня не окажется на месте — поворачиваются и уходят». Ответ совершенно бесполезный, но, по крайней мере, честный. Способность подолгу сидеть за столом, скучать, терпеть и ждать, разочаровываясь снова и снова, решительно необходима писателю, но людям не нравится об этом слушать — им подавай прекрасный идеал вдохновения.

Поэтому я сейчас попробую кратко описать, каково это — чувствовать вдохновение (в том смысле, который обычно вкладывают в это слово). На самом деле я говорю об этом очень редко и, насколько помню, ни разу не обсуждал этого с другими писателями. Но вот как это чувствую я: не как изобретение, а как открытие. Как будто история, которую я пишу, уже где-то существует в некоем платоновском смысле, а мне лишь время от времени дается к ней доступ. Занавес ненадолго поднимается; луна выходит из-за туч и озаряет пейзаж, прежде скрывавшийся во тьме; в общем, что-то в этом роде.

Происходит нечто необъяснимое — и наступает миг совершенной ясности: я внезапно замечаю в истории, которую пытаюсь писать, — в этом огромном и неуклюжем сгустке хаоса и тьмы, — разнообразные возможности и связи, паттерны и соответствия, о существовании которых даже не подозревал. Я внезапно замечаю выход из тупика. Я понимаю, что нужно сделать, чтобы свести такого-то персонажа с таким-то. Я нахожу ответ на вопрос, как подобрать все «хвосты» в самом финале. Я вижу совершенство формы и понимаю, что ради него стоит и дальше сражаться с этим неподатливым материалом, из которого я пытаюсь ее вылепить.

Такое состояние — чувство вдохновения, или как бы мы его ни назвали, — длится недолго, но этого вполне достаточно: ведь вам всего-то и нужно, что увидеть возможности. Это здорово поднимает настроение, и вы возвращаетесь к работе с новыми силами.

И это действительно… Не хочу впутывать сюда рассуждения о духовном, но это действительно воспринимается как благодать. Примерно такое же удивительное чувство испытываешь, когда долго идешь по горам в жаркий день, а бутылка с водой уже опустела — и вдруг тебе на пути попадается прохладный, чистый родник. Это чувство облегчения, благодарности и блаженства великолепно передано в коротеньком стихотворении Леонида Тарентского из «Греческой антологии»:

Я хотел сказать правду о том, что чувствую, — и вот она, эта правда. Вот на что это похоже. И еще: этому всегда сопутствует ощущение, что там, откуда это пришло, осталось еще больше. Что где-то там есть неистощимый источник силы, истины, смысла, ободрения и счастья. Чувствуешь себя так, словно на тебя и впрямь сошла благодать. Словно что-то пришло откуда-то извне, чтобы утешить меня, укрепить и придать сил. И что бы это ни было, оно не скупится: не то чтобы мне нацедили каплю-другую и сказали, что на этом — всё, потому что запас у них ограничен, а другим людям тоже это нужно, и посоветовали экономить, потому что свой лимит на текущий финансовый год я уже выбрал. Нет, ничего подобного! Там, откуда приходит вдохновение, его всегда хватает на всех. И это само по себе — потрясающий источник надежды и силы. Вот видите — источник! Этот образ пробрался в мои рассуждения так ловко, что я едва заметил. Перед нами снова наша фундаментальная частица — такая крохотная, что ее очень легко упустить из виду, если не присмотреться.

Образ вдохновения как источника и тема его связи с сочинительством ярко представлены в двух великих поэмах Сэмюеля Тейлора Кольриджа — «Сказание о Старом Мореходе» и «Кубла-хан». В основе композиции «Кубла-хана» лежит образ священной реки Альф, что бежит «сквозь мглу пещер гигантских, пенный, / Впадает в сонный океан»[54].

В центральной части этой поэмы Кольридж описывает расщелину в горном склоне, называя ее «пленительным местом»: «О, никогда под бледною луной / Так пышен не был тот уют лесной, / Где женщина о демоне рыдала». Эта женщина, рыдающая о демоне-возлюбленном, появляется лишь однажды, возникнув непонятно откуда: очевидно, образ ее использован просто для описания местности. Она не входит в число действующих лиц — это просто такой персонаж, которого можно встретить в этой местности, потому что местность к этому располагает. Правда, есть старинная шотландская баллада под названием «Демон-любовник», и Кольридж наверняка ее знал (известно, что он читал шотландские баллады), но там отношения между женщиной ее возлюбленным демоном совершенно иные, чем в «Кубла-хане». И все же эта женщина, которая, говорит нам Кольридж, так удачно вписывается в изображенный им романтический пейзаж, — персонаж некой истории (что-то привело ее сюда, и у этого будут какие-то последствия), пусть даже и неизвестной. И прямо в этой истории — зачарованное место, где из-под земли вырывается бурный поток: